Раков­ский Христиан Георгиевич. Раковский христиан Раковский, Христиан Георгиевич

(1867-10-09 )

Георгий Стойков Раковский (болг. Георги Стойков Раковски , настоящее имя Сыби Стойков Попович , болг. Съби Стойков Попович ; апрель , Котел - 9 октября , Бухарест) - болгарский революционер, один из организаторов национально-освободительного движения в Болгарии против турецкого господства, историк, этнограф, поэт, писатель и публицист.

Биография

В молодости Сыби Попович взял себе фамилию Раковский, в честь села Раково (близ Сливена), откуда происходили предки его отца Стойко Поповича. Сыби получил образование в греческом училище в Константинополе . В 1841 году Георгий Раковский организовал тайное общество в Афинах для подготовки вооружённого выступления в Греции и Болгарии. Выступал с идеей общебалканской солидарности в борьбе с турецким деспотизмом. Его арестовали и приговорили к смерти, но - благодаря заступничеству влиятельных греческих друзей - вышел на свободу и эмигрировал во Францию.

Через полтора года Раковский вернулся в Болгарию и поселился в городе Котел .

С 1855 года Раковский жил в эмиграции - в Новом Саде (тогда - в составе Венгрии , ныне - в Сербии) и в Молдове, в Болграде (ныне - в составе Украины).

7 марта 1858 года Георгий Раковский пересёк молдавско-русскую границу в селе Кубей (невдалеке от Болграда). Здесь он написал стихи «Задержка в Кубейском карантине» и «Раздумья о прошлом Болгарии». Раковский активно работал с болгарской диаспорой в России и Молдове. Некоторое время прожил в Кишинёве и Одессе.

В -1862 годах создал в Белграде первую Болгарскую легию . В конце 1866 года в Бухаресте объединил четнических воевод для создания единого фронта по освобождению Болгарии.

Г. Раковский - идеолог четнической тактики в освободительной борьбе болгарского народа. Рассматривал создаваемые партизанские отряды как инициативную силу, вовлекающую в борьбу широкие массы народа. В составленном им в 1867 году «Временном законе лесных народных отрядов » сформулирована мысль о превращении отдельных чет в части централизованной воинской организации. Выступал за создание тайных обществ с целью пропаганды идей восстания против турецких властей.

Г. Раковский показал себя также как незаурядный, страстный поэт. В поэме «Лесной спутник» («Горскій пътник» . - Нови-Сад, 1857) воспел борьбу болгарских гайдуков против угнетателей. В издававшихся им газетах «Българска дневница», «Дунавскый Лебедъ» (Београд, 1860-1861), журнале «Бъдущност» (Бухарест, 1864) проводил идеи братской солидарности балканских народов в борьбе за своё освобождение.

Потомки

Внуком Г. С. Раковского был известный революционер-большевик Христиан Раковский . Во время Балканских войн Х. Раковский занимал про-турецкую позицию.

Память

Сочинения

• Съчинения. - София, 1922.

Напишите отзыв о статье "Раковский, Георгий"

Примечания

Литература

• Ciдэльнikoв С. I. Болгарський революцioнер Георгiй Раковський. - Xapkiв, 1959.
• Сідельніков С. И. Г. С. Раковски. Възгледи, дейност и живот. - София, 1964. - Т. 1.
• Пенев Б. Г. С. Раковски. - София, 1917.

Ссылки

• Раковский Георги Стойков // Большая советская энциклопедия : [в 30 т.] / гл. ред. А. М. Прохоров . - 3-е изд. - М . : Советская энциклопедия, 1969-1978.
• // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). - СПб. , 1890-1907.
• . Литературная энциклопедия. Проверено 21 апреля 2012. .

Отрывок, характеризующий Раковский, Георгий

– Я? я?.. – сказал Пьер, чувствуя необходимость умалить как возможно свое общественное положение, чтобы быть ближе и понятнее для солдат. – Я по настоящему ополченный офицер, только моей дружины тут нет; я приезжал на сраженье и потерял своих.
– Вишь ты! – сказал один из солдат.
Другой солдат покачал головой.
– Что ж, поешь, коли хочешь, кавардачку! – сказал первый и подал Пьеру, облизав ее, деревянную ложку.
Пьер подсел к огню и стал есть кавардачок, то кушанье, которое было в котелке и которое ему казалось самым вкусным из всех кушаний, которые он когда либо ел. В то время как он жадно, нагнувшись над котелком, забирая большие ложки, пережевывал одну за другой и лицо его было видно в свете огня, солдаты молча смотрели на него.
– Тебе куды надо то? Ты скажи! – спросил опять один из них.
– Мне в Можайск.
– Ты, стало, барин?
– Да.
– А как звать?
– Петр Кириллович.
– Ну, Петр Кириллович, пойдем, мы тебя отведем. В совершенной темноте солдаты вместе с Пьером пошли к Можайску.
Уже петухи пели, когда они дошли до Можайска и стали подниматься на крутую городскую гору. Пьер шел вместе с солдатами, совершенно забыв, что его постоялый двор был внизу под горою и что он уже прошел его. Он бы не вспомнил этого (в таком он находился состоянии потерянности), ежели бы с ним не столкнулся на половине горы его берейтор, ходивший его отыскивать по городу и возвращавшийся назад к своему постоялому двору. Берейтор узнал Пьера по его шляпе, белевшей в темноте.
– Ваше сиятельство, – проговорил он, – а уж мы отчаялись. Что ж вы пешком? Куда же вы, пожалуйте!
– Ах да, – сказал Пьер.
Солдаты приостановились.
– Ну что, нашел своих? – сказал один из них.
– Ну, прощавай! Петр Кириллович, кажись? Прощавай, Петр Кириллович! – сказали другие голоса.
– Прощайте, – сказал Пьер и направился с своим берейтором к постоялому двору.
«Надо дать им!» – подумал Пьер, взявшись за карман. – «Нет, не надо», – сказал ему какой то голос.
В горницах постоялого двора не было места: все были заняты. Пьер прошел на двор и, укрывшись с головой, лег в свою коляску.

Едва Пьер прилег головой на подушку, как он почувствовал, что засыпает; но вдруг с ясностью почти действительности послышались бум, бум, бум выстрелов, послышались стоны, крики, шлепанье снарядов, запахло кровью и порохом, и чувство ужаса, страха смерти охватило его. Он испуганно открыл глаза и поднял голову из под шинели. Все было тихо на дворе. Только в воротах, разговаривая с дворником и шлепая по грязи, шел какой то денщик. Над головой Пьера, под темной изнанкой тесового навеса, встрепенулись голубки от движения, которое он сделал, приподнимаясь. По всему двору был разлит мирный, радостный для Пьера в эту минуту, крепкий запах постоялого двора, запах сена, навоза и дегтя. Между двумя черными навесами виднелось чистое звездное небо.
«Слава богу, что этого нет больше, – подумал Пьер, опять закрываясь с головой. – О, как ужасен страх и как позорно я отдался ему! А они… они все время, до конца были тверды, спокойны… – подумал он. Они в понятии Пьера были солдаты – те, которые были на батарее, и те, которые кормили его, и те, которые молились на икону. Они – эти странные, неведомые ему доселе они, ясно и резко отделялись в его мысли от всех других людей.
«Солдатом быть, просто солдатом! – думал Пьер, засыпая. – Войти в эту общую жизнь всем существом, проникнуться тем, что делает их такими. Но как скинуть с себя все это лишнее, дьявольское, все бремя этого внешнего человека? Одно время я мог быть этим. Я мог бежать от отца, как я хотел. Я мог еще после дуэли с Долоховым быть послан солдатом». И в воображении Пьера мелькнул обед в клубе, на котором он вызвал Долохова, и благодетель в Торжке. И вот Пьеру представляется торжественная столовая ложа. Ложа эта происходит в Английском клубе. И кто то знакомый, близкий, дорогой, сидит в конце стола. Да это он! Это благодетель. «Да ведь он умер? – подумал Пьер. – Да, умер; но я не знал, что он жив. И как мне жаль, что он умер, и как я рад, что он жив опять!» С одной стороны стола сидели Анатоль, Долохов, Несвицкий, Денисов и другие такие же (категория этих людей так же ясно была во сне определена в душе Пьера, как и категория тех людей, которых он называл они), и эти люди, Анатоль, Долохов громко кричали, пели; но из за их крика слышен был голос благодетеля, неумолкаемо говоривший, и звук его слов был так же значителен и непрерывен, как гул поля сраженья, но он был приятен и утешителен. Пьер не понимал того, что говорил благодетель, но он знал (категория мыслей так же ясна была во сне), что благодетель говорил о добре, о возможности быть тем, чем были они. И они со всех сторон, с своими простыми, добрыми, твердыми лицами, окружали благодетеля. Но они хотя и были добры, они не смотрели на Пьера, не знали его. Пьер захотел обратить на себя их внимание и сказать. Он привстал, но в то же мгновенье ноги его похолодели и обнажились.
Ему стало стыдно, и он рукой закрыл свои ноги, с которых действительно свалилась шинель. На мгновение Пьер, поправляя шинель, открыл глаза и увидал те же навесы, столбы, двор, но все это было теперь синевато, светло и подернуто блестками росы или мороза.
«Рассветает, – подумал Пьер. – Но это не то. Мне надо дослушать и понять слова благодетеля». Он опять укрылся шинелью, но ни столовой ложи, ни благодетеля уже не было. Были только мысли, ясно выражаемые словами, мысли, которые кто то говорил или сам передумывал Пьер.

по теме: «Христиан Раковский»

Введение

Первые монографические исследования о жизни и деятельности Х. Раковского появились на Западе, в СССР эта историческая фигура протяжении десятилетий оставалась неизвестной для широкой общественности. Табу на упоминание его фамилии в положительном или даже нейтральном контексте государственная партия сняла за каких-то три года до конца своего существования. После этого в Киеве и Харькове вышли посвященные ему книги, дающие представление о роли этого человека в истории Украины, России и Европы.

Как же могло случиться, что иностранец занял такое выдающееся место в новейшей истории нашего народа? Имеющиеся факты позволяют объективно оценить положительное и отрицательное в его деятельности.

Детство и юность

раковский политический деятель украинский

Чтобы занять активную позицию в вопросе о модернизации общества в странах Восточной Европы, надо было быть революционером. Кристи Станчев-Раковский стал им в 15-летнем возрасте. К этому обязывала и семейная традиция.

Родился он 13 августа 1873 в болгарском горном городке Котел. Его отец Георгий Станчев разбогател на торговле шерстью и купил большое имение в прочерноморском Добруджи. А когда эти земли после 1878 г. отошли к Румынии, семья Станчев должна принять румынское подданство. Поселились они в причерноморском городе Мангалия.

Кристи поехал учиться в Варну, но 1887 г. был отчислен из гимназии как главарь ученического бунта против учителей-черносотенцев. Через год юноша устроился в гимназии городка Габрово, где организовал работу социалистического кружка. Весной 1890 г. его исключили и оттуда, с последнего класса. Перебирается в Женеву, поступает на медицинский факультет университета. Профессия врача, как Раковский рассчитывал, имела свои преимущества в пропаганде социализма.

В Женеве он создал кружок болгарских студентов-социалистов. Весной 1891 г. познакомился с Плеханова, быстро стал любимцем его семьи и завязал близкие отношения с членами группы «Освобождение труда» П. Аксельродом и В. Засулич. Вместе с Р. Люксембург, жившей рядом, руководил марксистским кружком самообразования. По доносу политического соперника юноша впервые, хоть и ненадолго, попал в тюрьму.

Раковский - социал-демократ

В 1891-1892 гг. Кристи Раковский активно участвует в создании Болгарской социал-демократической партии, а в августе 1893-го представляет ее на Цюрихском конгрессе 2-го Интернационала.

Осенью 1893-го молодой болгарский социалист вступает в Берлинский университет. Однако быстро попадает в поле зрения берлинской полиции. Раковского арестовывают, а нескольких неделях высылают из страны. Продолжает обучение в университете Цюриха, а затем - г. Нанси во Франции, где училась дочь московского актера Лиза Рябова, близка к семье Плеханова. Кристи печатается во французских социалистических газетах, налаживает отношения с Ж. Гедом, Ж. Жоресом, П. Лафаргом.

Раковский приобретает ученую степень доктора медицины. Как видно из названия диссертации («Этиология преступности и вырождения»), она была посвящена социальным проблемам медицины.

Осенью 1898 Раковский вступает в румынской армии, чтобы не потерять наследственного права на мангалийський имение. За несколько месяцев службы военным врачом в Констанце он написал две книги - о деле Дрейфуса (вышла болгарском языке) и - по заказу Петербургского общества «Знание» - солидную научно-популярную монографию об истории Третьей республики во Франции. После демобилизации весной 1899 г. Христиан Раковский выехал в Санкт-Петербург, где его жена намеревалась сделать сценическую карьеру, однако, не получив разрешения на проживание в пределах Российской империи, отправился вместе с ней во Францию. В Париже принял участие в очередном конгрессе 2-го Интернационала, состоявшемся в сентябре 1900 г., материально поддерживал организаторов произведений издание газеты русских социал-демократов. А потом, дав взятку, приехал весной 1901 г. в Санкт-Петербург.

В России пробыл почти год. Здесь во время родов умерла его жена. Одиночка вернулся во Францию, работал врачом в городке Болье, но в связи с папиной смертью в апреле 1903 г. перебрался в Румынию. Став владельцем имения, оставил врачебную практику и на уговоры Д. Благоева весной 1904 г. отправился в большое пропагандистское турне по Болгарии. Его блестящие речи стенографировались и выходили отдельными брошюрами.

В августе 1904 г. в Амстердаме открылся очередной, шестой конгресс 2-го Интернационала. X. Раковский имел два мандата - от болгарской и сербской социал-демократических партий. И хотя по возрасту был значительно моложе таких выдающихся деятелей, как А. Бебель, Э. Бернштейн, А. Бриан, Ж. Гед, Ж. Жорес, К. Каутский, Плеханов, уже считался ветераном социалистического движения. Балканский социалист принял активное участие и в разработке документов конгресса.

Крестьянское восстание, тем временем вспыхнуло в Румынии, власти потопили в крови. Развернулись репрессии против образованного 1907 Социалистического союза, профсоюзных организаций и социалистической прессы. А Раковского после Штутгартского конгресса не впустили в Румынии, начались его мытарства. Лишь через пять лет изнурительной борьбы добился он права на свое возвращение.

Во время 1-й мировой войны было создано Балканскую социал-демократическую федерацию, секретарем которой стал X. Раковский. Не разделяя крайних позиций В. Ленина, он все же отошел от идеи «национального мира» и на этой почве порвал с духовным отцом Г. Плехановым.

Освобожден 1 мая 1917 русскими солдатами из тюрьмы в Яссах, он отправляется в революционный Петроград. Центристские политические взгляды Раковского все радикализируются. Оказавшись после июльских событий в Петрограде под угрозой ареста, он с помощью большевиков уезжает в Швецию.

Раковский - коммунист

Не раз меньшевики-интернационалисты пробовали привлечь в свои ряды Х. Раковского - в то время одного из самых влиятельных деятелей 2-го Интернационала, но он не желал связываться ни с одной из политических партий в России. И только после октябрьского переворота в Петрограде сделал окончательный выбор: предложил свои услуги правительству Ленина. Так, на 44-м году жизни умеренный западноевропейский социал-демократ стал коммунистом.

Посланный В. Лениным с дипломатической миссией в Одессу, он подписал в марте 1918 г. российско-румынский договор, по которому в течение двух месяцев Бессарабия должна быть освобождена. Тем не менее этот документ вследствие ухудшения военно-стратегического положения после заключения Брестского мира превратился в клочок бумаги.

В апреле 1918 г. Раковский во главе российской делегации приехал в Киев. По условиям Брестского мира советская Россия должна была подписать мирное соглашение с УНР. Ловко маневрируя между немецкой администрацией и своим партнером на переговорах - правительством гетмана П. Скоропадского, он медлил с принятием решений, не беря на себя никаких обязательств. Тут разразилась революция в Германии. С ее началом Россия аннулировала Брестский мир и с помощью марионеточного советского правительства Г. Пятакова отвоевала Украину.

Между тем местные большевики перессорились между собой. Чтобы усилить партийный контроль над формально независимой республикой и укрепить авторитет руководства, Ленин предложил на должность главы правительства советской Украины X. Раковского, по уровню образованности, интеллекта и опытом, несомненно, превосходил лидеров здешних большевиков. К тому же он не имел корни в Украине и полностью зависел от поддержки центра. Советская Москва всегда боялась любого проявления самостоятельности властных структур в наибольшей национальной республике.

Зависимость от центра устраивала Раковского, который опирался на политическую поддержку Ленина (они были знакомы с 1902 г.) и мог рассчитывать на помощь второго по значению человека в большевистском партийном руководстве - Троцкого. Несмотря на разницу в политических взглядах, с последним его связывали теплые личные отношения. Вероятно, не последнюю роль сыграли они и в том, что западноевропейский социал-демократ избрал ареной своей политической деятельности советскую Россию. Поэтому в марте 1919 г. Раковского при поддержке Ленина и Троцкого избирают членом ЦК РКП (б). Уникальный случай в истории большевистской партии: в ее руководство вошел человек, партийный стаж которой едва достиг года.

Весной 1919 г. на Дону и Кубани занялось главный очаг гражданской войны. Антикоммунистические силы возглавил генерал А. Деникин. Получив от стран Антанты и США большое количество военного снаряжения и вооружения, он перешел в наступление в центральных районах Донбасса. Истощена дезертирством Красная армия испытывала тяжелые потери. После мятежа Н. Григорьева в непосредственном тылу советских войск белогвардейцы захватили Харьков и Екатеринослав. Окрыленный успехом, Деникин отдал приказ о походе на Москву.

Под давлением деникинцев и войск УНР во главе с С. Петлюрой красноармейцы конце августа 1919 г. оставили Киев, а вскоре и всю Украину. Х. Раковский уехал в Москву, где почти полгода возглавлял политуправления Реввоенсовета.

Осенью 1919 г. белогвардейский наступление на Москву захлебнулось. Многочисленные армии Л. Греческого перемололи отборные силы Деникина, и тот начал отступать в южном направлении. В зимние месяцы 1919-1920 г. Украина вновь оказалась под контролем большевиков.

В. Ленин (в отличие от Раковского) понял, что с крестьянством надо ладить. В феврале 1920 г. вышел закон о земле, в основе которого лежал принцип уравнительного землепользования. Возобновилась работа Совнаркома УССР во главе с X. Раковским.

В период формирования власти в Украине остро стояла проблема влиятельной партии боротьбистов, которая контролировала многочисленные крестьянские партизанские отряды. Эта партия перешла в коммунистическую платформу, но в отличие от большевиков выступала против полной зависимости Украины от Москвы.

Ленин посоветовал Раковскому создать совместный с боротьбистами блок на выборах в советы и, соблазнив их лидеров высокими государственными должностями, предложить вступление в КП (б) У в индивидуальном порядке. Этот хитрый план глава украинского советского правительства успешно реализовал, отвернув угрозу многопартийности в политической структуре Украины, которая препятствовала бы установлению диктатуры РКП (б). С теми лидерами конкурирующей партии, которые не пожелали влиться в КП (б) У, Раковский расправился с помощью чекистов. С началом польско-советской войны Москва послала главу ВЧК Ф. Дзержинского в Украину для «укрепления тыла».

Значение Раковского для украинского народа

Большим бедствием для людей обернулся неурожая в южных районах республики в 1921 г. Чтобы скачать с Украиной больше хлеба, партийный центр замалчивал голод до декабря. Хлеб изымали даже у крестьян южных губерний. Запасы продовольствия, заготовленные на Правобережье и Левобережье, вывозили в «красную столицу» и в Поволжье, а южные районы оставались без хлеба. Сотрудников АРА, оказывавшие масштабную помощь голодающей России, не пускали в Украину, та не считалась голодающим регионом.

Раковский пытался протестовать, но добился лишь партийного выговора. Когда же в центре решили наконец признать Украины голодающим регионом, он оперативно наладил поставки продовольствия из-за границы.

Не смог он оказать сопротивление центру и 1922 г., когда вместо того, чтобы оказать помощь продовольствием разоренным хозяйствам южных губерний, Украины было приказано вывезти за границу миллионы пудов хлеба. Вследствие этого на юге голод продолжался до лета 1923.

Раковский как глава правительства значительное внимание уделял восстановлению разрушенной промышленности, возглавлял республиканский штаб преодоления кризиса. Держал он в поле зрения социальные проблемы и делал все, чтобы помочь безработице, которое появилось в результате перевода промышленности на хозрасчет.

Обладая поддержкой Ленина и Троцкого, Раковский проводил политику, направленную против украинства, но со временем изменил свои взгляды. Важным направлением его работы в Совнаркоме было культурное строительство. Наиболее принципиальным вопросом он считал обеспечение развития культуры в ее национальных формах. Отвергая в ходе полемики утверждение секретаря ЦК КП (б) У Д. Лебедя, что в Украине разворачивается борьба двух культур - русской-и украинский - и в этой борьбе будущее - за развитое русской культурой, Раковский заявлял: задача государства - дать возможность развиваться той культуре, которую искусственно подавляли и ограничивали.

Репрессии и смерть

Конфликт между ним и Сталиным вспыхнул 1922 г., когда генсек решил ликвидировать независимый статус республики, «втянуть» их в границы советской России. Протесты Раковского (его поддержал Ленин) сделали свое: Советский Союз был образован как федерацию формально равноправных союзных республик, фактически же стала происходить ползучая «автономизация» Украины и других республик. На XII съезде РКП (б) в апреле 1923 г. Раковский заявил, что союзное строительство пошло по ложному пути, и настаивал, чтобы отобрали у московских 9/10 наркомов их права и передали национальным республикам. Однако главу украинского правительства на партийном съезде почти никто не поддержал.

Тогда руководящая «тройка» в политбюро ЦК РКП (б) сделала соответствующие оргвыводы. Раковского отозвали из Украины и перевели на дипломатическую работу, назначив вместо Л. Красина советским представителем в Лондоне.

В Англии и Франции Х. Раковский работал до осени 1927 г., а вернувшись в СССР, продолжил бескомпромиссную, хотя и безнадежную борьбу со Сталиным. В январе 1928 г. его выслали в Астрахань, где он работал на скромной должности консультанта в окружном плановом управлении. Потом были другие города и такие же скромные должности.

Арестовали Х. Раковского 31 декабря 1936. Он проходил по сфабрикованному делу так называемого «антисоветского правотроцкистского блока» вместе с М. Бухариным, А. Рыковым и другими руководящими деятелями государственной партии. 65-летнего больного Раковского приговорили к 20 годам заключения.

сентября 1941 при приближении гитлеровцев к Орлу всех политзаключенных местной тюрьмы расстреляли. Среди них был и Христиан Раковский - человек уникальной судьбы.

Вывод

Украинский дипломатический прорыв стал возможен по большому счету благодаря субъективному чиновнику, олицетворением которого был Раковский. Способный дипломат, который имел персональные контакты с сотнями лучших европейских политиков, имел огромный авторитет у советского правительства, он уверенно возглавил деятельность дипломатического корпуса УССР.

Литература

1.#"justify">.#"justify">.#"justify">.«История Украины» О.Д. Бойко, 2005/ «Акадэмиздат»

Христиан Георгиевич Раковский (наст. фамилия – Станчев), (1873-1941), родился в г.Котел, (Болгария), в семье общественного деятеля. Болгарин по национальности. Образование: высшее – окончил медицинский факультет университета Монпелье во Франции. В 1893г. познакомился с Г.В.Плехановым, и с этого времени сблизился с русским революционным движением. В 1898-1899г. служил в армии, демобилизован по состоянию здоровья. В 1900г. Х.Г.Раковский был завербован разведотделом Генштаба Австро-Венгрии, и ориентирован на проникновение в российские революционные круги. Находясь в России в 1900-1902гг., Раковский сблизился с П.Б.Струве, П.Н.Милюковым, В.И.Лениным, Ю.Л.Мартовым. В 1907г. примкнул к большевикам, но поддерживал тесные связи с Л.Д.Троцким, тогда находившимся в оппозиции к Ленину. Был взят под наблюдение российской контрразведкой, но по каким-то причинам его не арестовали. Раковский был одним из лиц, перевозивших крупные суммы денег от «заинтересованных лиц» на Западе большевикам – на издание прессы, листовок, на приобретение поддельных документов и оружия. За такой «филантропией» очень часто стояли интересы иностранных спецслужб, а в данном случае – Австро-Венгрии. В 1915г. Раковского привлек к себе один из основных «спонсоров» большевиков – А.Парвус, и Раковский переводил Троцкому и Ленину деньги уже от него. В 1916г. Раковского арестовали в Румынии по обвинению в шпионаже в пользу Австро-Венгрии и Германии, но после русской революции в мае 1917г. освобожден, и выехал в Швецию. В Россию он вернулся в декабре 1917г., и сразу получил от Ленина назначение в Севастополь, где организовал силами матросов отряды Красной гвардии. Первым делом Раковский распорядился взять заложников из числа «имущих классов» и офицеров; офицеры флота в большинстве были по его приказанию казнены. Матросы Раковского устроили в городе массовые грабежи; Раковский им не препятствовал, а напротив, поощрял такие поступки, считая их «подлинно революционной энергией пролетариев». Те, кто пытался защитить свое имущество, казнились без суда. Затем Раковский организовал «поход на Дунай»: попытку силами матросов захватить Бессарабию, но из этого ничего не вышло: наступавшие румынские войска без труда разбили эту недисциплинированную орду; к тому же, Раковский не имел военных знаний. После этого Раковский приехал в Одессу, где создал «Временную автономную коллегию по борьбе с контрреволюцией в Румынии и на Украине». Развернуться «во – всю ширь» Раковский не смог: помешало наступление немцев, но расстрелять большие группы заложников он приказать успел. Наиболее массовыми были казни в Раздельной, Балте, Тирасполе, Николаеве. В Николаеве, в частности, были казнены все заключенные в городской тюрьме.

Участвовал в переговорах с правительством Украинской Центральной Рады, был направлен для революционной работы в Берлин, но в ноябре 1918г. был задержан немцами и депортирован. А в январе 1919г. Раковский стал Председателем Совнаркома (до 1923г.) и НКВД Украины (до 1920г.), одновременно. Активно продвигал идею создания «Трудовых армий», но больше всего «отличился» в проведении так называемой «коммунизации» – попытке создать крупные сельские хозяйства, где обобщены были не только земля, но и быт: Раковский устранял отдельное проживание, запрещал индивидуальное приготовление пищи, воспрещал держать огород или сад, мелкую птицу. Общей была даже посуда. В своем рвении дошел до попыток регламентации интимных отношений между супругами: сочинил несколько инструкций на этот счет. Посещение политзанятий сделал обязательным, для «уклонистов» Раковский санкционировал телесные наказания.

Санкционировал крайне жестокое подавление движения атамана Григорьева: приказывал подвергать артобстрелу деревни, население которых оказывало помощь Григорьеву, неоднократно приказывал не брать пленных. Значительная часть гражданского населения пыталась покинуть район боев РККА с Григорьевым и перебраться в Румынию, но Раковский приказал останавливать беженцев пулеметным огнем и картечью, не допуская перехода ими Днестра, где была тогда граница. Надо сказать, не все командиры РККА такие приказы выполняли: так, Г.И.Котовский стрелять по беженцам отказался и не мешал им уходить за границу.

В 1923г. поддержал Троцкого, после чего был снят с работы в Киеве и отправлен послом в Лондон, а в 1925-1927гг был полпредом во Франции. Свой перевод на дипломатическую работу Раковский считал «ссылкой», и вместо своих прямых служебных обязанностей занимался помощью Троцкому в налаживании контактов со своими сторонниками за границей. Кроме того, в 1923г., Раковский наладил контакт с людьми из британской и французской разведок: позднее он утверждал, что «делал это по поручению Троцкого». В декабре 1927г. был исключен из партии, выведен из ее ЦК и сослан в Кустанай, а затем – в Барнаул. Считал нужным создавать нелегальные организации, ориентированные на физическое истребление наиболее видных представителей режима. Чтобы получить возможность заняться этим, он имитировал «примирение» со Сталиным, и в 1935г. был восстановлен в ВКП(б), и получил управленческий пост в Наркомате здравоохранения. Однако за ним пристально наблюдало НКВД: пропаганда терроризма, которую Раковский вел среди вербуемой им в свои ячейки молодежи, не осталась незамеченной, и в январе 1937г. Раковского арестовали.

В марте 1938г. Х.Г.Раковский был признан виновным в шпионаже и подготовке терактов, и осужден на 20 лет лишения свободы. Свою вину признал полностью. Отбывал наказание в Орловском централе. 11 сентября 1941г., в связи с угрозой захвата Орла немецкими войсками, часть заключенных была расстреляна без суда и следствия. В их числе был расстрелян и Х.Г.Раковский. Вместе с ним были расстреляны двое его подельников – Бессонов и Плетнев.

В 1988г. Христиан Раковский был полностью реабилитирован и восстановлен в КПСС.

//Украинский исторический журнал. 2002. №1. (на укр.яз.)

//Русское прошлое. Кн.1. М..1991.

Земан З., Шарлау У. Кредит на революцию план Парвуса. М.,2007.

Ландовский И. Красная симфония. М.,1996.

Фельштинский Ю.Г Архив Троцкого. Т.7. М.,2009.

Атаман Григорьев был украинским эсером. Поначалу был союзником красных, но разочаровался в них. Его поддержала значительная часть крестьян Одесской, Николаевской, Херсонской губерний и Бессарабии. Подробнее об этом: Рябчиков С.В. «Зеленые» на юге России. Новые материалы. М.,2008., Белаш В.А. Дороги Нестора Махно. М.,1996.

Подробнее об этом: Шульгин В.В. Дни.1920. М.,1991.

Иоффе Н.А. Время, назад. М.,1992. (Надежда Адольфовна Иоффе – дочь советского дипломата, А.А.Иоффе, соратника Троцкого, и ей многое было известно).

Зазубрин В. КГБ. М.,2010.

Роговин В.З. Партия расстрелянных. М.,1998.

Указание произвести расстрел дал Б.З.Кобулов.

//Вопросы истории КПСС. 1989. №7.

О Раковском говорить как о дипломате, значит, пусть простят дипломаты, принижать Раковского. Дипломатическая деятельность занимала совсем небольшое и вполне подчиненное место в жизни борца. Раковский был писателем, оратором, организатором, затем администратором. Он был солдатом, одним из главных строителей Красной Армии. Только в этом ряду стоит его деятельность в качестве дипломата. Он меньше всего был человеком дипломатической профессии. Он не начинал секретарем посольства или консула. Он не принюхивался в салонах в течение долгих лет к тем правящим кругам, которые не всегда хорошо пахнут. Он вошел в дипломатию как посол революции, и я не думаю, чтоб у кого-либо из его дипломатических контрагентов было хоть малейшее основание ощущать свое дипломатическое превосходство над этим революционером, вторгшимся в их святая святых.

Если говорить о профессии в буржуазном смысле слова, то Раковский был врачом. Он стал бы, несомненно, первоклассным медиком благодаря наблюдательности и проницательности, способности к творческим комбинациям, настойчивости и честности своей мысли и неутомимости своей воли. Но другая, более высокая в его глазах профессия оторвала его от медицины: профессия политического борца.

Он вошел в дипломатию готовым человеком и готовым дипломатом не только потому, что он еще в молодые годы умел при случае носить смокинг и цилиндр, но прежде всего потому, что он очень хорошо понимал людей, для которых смокинг и цилиндр являются производственной одеждой.

Я не знаю, читал ли он хоть раз специальные учебники, на которых воспитываются молодые дипломаты. Но он превосходно знал новую историю Европы, биографии и мемуары ее политиков и дипломатов, психологическая находчивость без труда досказывала ему то, о чем умалчивали книги, и Раковский, таким образом, не нашел никаких причин теряться или изумляться тем людям, которые штопают дыры старой Европы.

У Раковского было, однако, качество, которое как бы предрасполагало его к дипломатической деятельности: обходительность. Она не была продуктом салонного воспитания и не являлась улыбающейся маской презрения и равнодушия к людям. Поскольку дипломатия и до сих пор еще вербуется, главным образом, из довольно замкнутых каст, поскольку изысканная вежливость, вошедшая в пословицу, является только излучением высокомерия. Как быстро, однако, эта высокая дрессировка, хотя бы переходившая из поколения в поколение, сползает, обнажая черты страха и злобы, это нам дали видеть годы войны и революции. Есть другого рода презрительное отношение к людям, вытекающее из слишком глубокого психологического проникновения в их действительные движущие мотивы. Психологическая проницательность без творческой воли почти неизбежно окрашивается налетом цинизма и мизантропией.

Эти чувства были совершенно чужды Раковскому. В его природе был заложен источник неиссякаемого оптимизма, живого интереса к людям и симпатии к ним. Его благожелательность к человеку была тем устойчивее и в личных отношениях, тем очаровательнее, что оставалась свободна от иллюзий и нисколько не нуждалась в них.

Нравственный центр тяжести столь счастливо расположен у этого человека, что он, никогда не переставая быть самим собою, одинаково уверенно чувствует себя (или, по крайней мере, держит себя) в самых различных условиях и социальных группах. От рабочих кварталов Бухареста до Сен-Джемского дворца в Лондоне.

– Ты представлялся, говорят, британскому королю? – спрашивал я Раковского в один из его приездов в Москву.

В его глазах заиграли веселые огоньки.

– Представлялся.

– В коротких панталонах?

– В коротких панталонах.

– Не в парике ли?

– Нет, без парика.

– Ну, и что ж?

– Интересно, – ответил он.

Мы смотрели друг на друга и смеялись. Но ни у меня не оказалось желания спрашивать, ни у него рассказывать, в чем же, собственно, состояло «интересное» при этой не совсем обычной встрече революционера, высылавшегося девять раз из разных стран Европы, и императора Индии. Придворный костюм Раковский надевал так же, как во время войны красноармейскую шинель, как и производственную одежду. Но можно сказать не колеблясь, что из всех советских дипломатов Раковский лучше всех носил одежду посла и меньше всех давал ей воздействовать на свое «я».

Я никогда не имел случая наблюдать Раковского в дипломатической среде, но я без труда представляю себе его, ибо он всегда оставался самим собою и ему не нужно было облачаться в мундир вежливости, чтоб разговаривать с представителем другой державы.

Раковский был человеком изысканной нравственной натуры, и она просвечивалась сквозь все его помыслы и дела. Чувство юмора было ему свойственно в высшей степени, но он был слишком доброжелательным к живым людям, чтоб позволять себе слишком часто превращать его в едкую иронию. Но у друзей и у близких он любил иронический склад мыслей так же, как и сентиментальный. Стремясь переделать мир и людей, Раковский умел брать их в каждый момент такими, как они есть. Именно это сочетание составляло одну из наиболее важных черт в этой фигуре, ибо доброжелательный, мягкий, органически деликатный Раковский был одним из самых несгибаемых революционеров, каких создавала политическая история.

Раковский подкупает открытым и благожелательным подходом к людям, умной добротой, благородством натуры. Этому неутомимому борцу, в котором политическая смелость соединяется с отвагой, совершенно чужда область интриг. Вот почему, когда действовали и решали массы, имя Раковского гремело в стране, а о Сталине знали только в канцелярии. Но именно потому же, когда бюрократия отстранила массы и заставила их замолчать, Сталин должен был получить перевес над Раковским.

Раковский пришел к большевизму лишь в эпоху революции. Если, однако, проследить политическую орбиту Раковского, то не останется никакого сомнения в том, насколько органически и неотвратимо его собственная деятельность и его развитие вело его на путь большевизма.

Раковский – не румын, а болгарин, из той части Добруджи, которая по Берлинскому трактату отошла к Румынии. Он учился в болгарской гимназии, был исключен из нее за социалистическую пропаганду, университетский курс проходил в южной Франции и французской Швейцарии. В Женеве Раковский попал в русский социал-демократический кружок, находившийся под руководством Плеханова и Засулич. С этого времени он тесно связывается с марксистской русской интеллигенцией и подпадает под влияние родоначальника русского марксизма Плеханова, через которого сближается вскоре с основоположником французского марксизма Жюль Гэдом и принимает активное участие во французском рабочем движении, на его левом крыле, среди гэдистов.

Спустя несколько лет Раковский деятельно работает на почве русской политической литературы под псевдонимом X. Инсарова . За свою связь с русскими Раковский в 1894 году подвергается высылке из Берлина. После окончания университета он приезжает в Румынию, в свое официальное отечество, с которым его до сих пор ничто не связывало, и отбывает воинскую повинность в качестве военного врача.

Засулич рассказывала мне в старые годы (1903-1904) о той горячей симпатии, которую вызывал к себе юноша Раковский, способный, пытливый, пылкий, непримиримый, всегда готовый ринуться в новую свалку и не считавший синяков. Политическое мужество с юных лет сочеталось в нем с личной отвагой. В маневренной войне боевой командир набирает «движение на выстрел». И внешние условия, и личный ненасытный интерес к странам и народам бросали его из государства в государство, причем в этих постоянных переездах преследования европейской полиции занимали не последнее место.

Эмигрант Плеханов был непримиримым марксистом, но слишком долго оставался им в области чистой теории, чтобы не утратить связь с пролетариатом и революцией. Под влиянием Плеханова Раковский в годы между двумя революциями (1905-1917) стоял, однако, ближе к меньшевикам, чем к большевикам. Насколько, однако, он в своей собственной политической деятельности был далек от оппортунизма меньшевиков, показывает один тот факт, что Румынская социалистическая партия, руководимая Раковским, уже в 1915 году выступила из II Интернационала. Когда встал вопрос о присоединении к III Интернационалу, то сопротивление оказывали только организации Трансильвании и Буковины, принадлежавшие раньше к оппортунистическим Австрийской и Венгерской партиям. Все же организации старой Румынии и отошедшего к ней с 1913 года Болгарского четырехугольника (кваддилатер) почти единогласно высказались за присоединение к Коммунистическому Интернационалу.

Вождь оппортунистической части партии, бывший австрийский депутат Григоровичи заявил в румынском сенате, что он остается социал-демократом и что он не солидарен с Лениным и Троцким, которые стали антимарксистами.

Раковский – одна из наиболее интернациональных и по воспитанию, и по деятельности, и, главное, по психологическому складу фигур новейшей политической истории. Вот что писал [я о нем в книге «Годы великого перелома», 1919, с. 61]:

«В лице Раковского я встретил старого знакомого. Христю Раковский – одна из наиболее „интернациональных“ фигур в европейском движении. Болгарин по происхождению, но румынский подданный, французский врач по образованию, но русский интеллигент по связям, симпатиям и литературной работе (за подписью X. Инсарова он опубликовал на русском языке ряд журнальных статей и книгу о третьей республике), Раковский владеет всеми балканскими языками и тремя европейскими, активно участвовал во внутренней жизни четырех социалистических партий – болгарской, русской, французской и румынской – и теперь стоит во главе последней…»

Раковский подвергался высылке из царской России, строил Румынскую социалистическую партию, был выслан из Румынии как чужестранец, хотя служил перед тем в румынской армии в качестве военного врача, снова вернулся в Румынию, поставил в Бухарест ежедневную газету и руководил Румынской социалистической партией, боролся против вмешательства Румынии в войну и был арестован накануне ее вмешательства. Воспитанная им Социалистическая партия Румынии в 1917 году целиком примкнула к Коммунистическому Интернационалу.

1 мая 1917 года русские войска освободили Раковского из тюрьмы в Яссах, где его, по всей вероятности, ждала участь Карла Либкнехта. И через час Раковский уже выступал на митинге в 20 000 человек. В специальном поезде его увезли в Одессу. С этого момента Раковский целиком уходит в русскую революцию. Ареной его деятельности становится Украина.

Что Раковский лично пришел к Ленину как благодарный ученик, чуждый малейшей тени тщеславия и ревности в отношении к учителю, несмотря на разницу в возрасте всего в четыре года, на этот счет не может быть ни малейшего сомнения у того, кто знаком с деятельностью и личностью Раковского. Сейчас в Советском Союзе идеи оцениваются исключительно в свете документов о рождении и оспопрививании, как будто существует общий для всех идеологический маршрут. Болгарин, румын и француз Раковский не подпал под влияние Ленина в молодые годы, когда Ленин был еще только вождем крайнего левого крыла демократически-пролетарского движения в России. Раковский пришел к Ленину уже зрелым сорокачетырехлетним человеком, со многими рубцами интернациональных боев, в период, когда Ленин поднялся до роли международной фигуры. Мы знаем, что Ленин встретил немалое сопротивление в рядах собственной партии, когда в начале 1917 года национально-демократические задачи революции сменил интернационально-социалистическими

Но и примкнув к новой платформе, многие из старых большевиков, по существу, оставались всеми корнями в прошлом, как неоспоримо свидетельствует нынешнее эпигонство. Наоборот, если Раковский долго не усваивал национальной логики развития большевизма, зато тем глубже воспринял он большевизм в его развернутом виде, причем само прошлое большевизма осветилось для него другим светом. Большевики провинциального типа после смерти учителя потянули большевизм назад, в сторону национальной ограниченности. Раковский же остался в той колее, которую проложила Октябрьская революция. Будущий историк, во всяком случае, скажет, что идеи большевизма развивались через ту опальную группировку, к которой принадлежал Раковский.

В начале 1918 года Советская республика отправила Раковского в качестве своего представителя для переговоров с его бывшим отечеством, Румынией, об эвакуации Бессарабии. 9 марта Раковский подписал соглашение с генералом Авереску, своим бывшим военным начальником.

В апреле 1918 года для мирных переговоров с Радой создана была делегация в составе Сталина, Раковского и Мануильского. Тогда еще никому не могло прийти в голову, что Сталин опрокинет Раковского при помощи Мануильского.

С мая по октябрь Раковский вел переговоры со Скоропадским, украинским гетманом милостью Вильгельма II.

То как дипломат, то как солдат он борется за Советскую Украину против Украинской Рады, гетмана Скоропадского, Деникина, оккупационных войск Антанты и против Врангеля . В качестве Председателя Совета Народных Комиссаров Украины он руководит всей политикой этой страны с населением в 30 млн душ. В качестве члена ЦК партии он участвует в руководящей работе всего Союза. Одновременно с этим Раковский принимает самое близкое участие в создании Коммунистического Интернационала. В руководящем ядре большевиков не было, пожалуй, никого, кто так хорошо знал бы, по собственному наблюдению, довоенное европейское рабочее движение и его деятелей, особенно в романских и славянских странах.

На первом заседании Интернационального конгресса Ленин в качестве председателя при обсуждении списка докладчиков сообщил, что Раковский уже выехал из Украины и завтра должен прибыть: считалось само собою разумеющимся, что Раковский будет в числе основных докладчиков. Действительно, он выступал с докладом от имени Балканской революционной федерации, созданной в 1915 году, в начале войны, в составе Румынской, Сербской, Греческой и Болгарской партий.

Раковский обвинял итальянских социалистов в том, что они хотя и говорили о революции, но фактически отравляли пролетариат, изображая ему пролетарскую революцию «как свадьбу, в которой ни террору, ни голоду, ни войне не может быть места».

От бюрократизма Раковский был огражден. Ему чужда была та наивная переоценка политических специалистов, которая идет обыкновенно рука об руку со скептическим недоверием к массе. Обвиняя на III конгрессе Коминтерна итальянских социалистов в том, что они не посмели порвать с правым уклоном Турати, Раковский дал меткое объяснение этой нерешительности: «Почему это Турати так незаменим, что за последние 20 лет вам пришлось израсходовать весь наличный в Италии запас извести, чтобы обелять его? Потому что итальянские товарищи из социалистической партии всю свою надежду возлагают не на рабочий класс, а на интеллектуальную аристократию специалистов».

Раковскому чуждо наивное обожествление массы. Он знает на опыте собственной деятельности, что бывают целые эпохи, когда массы бессильны, точно скованные тяжелым сном. Но он знает также, что ничто большое в истории не совершалось без масс и что никакие специалисты парламентской кухни не могут заменить их. Раковский научился, особенно в школе Ленина, понимать роль дальнозоркого и твердого руководства. Но он отдавал себе ясный отчет в служебной роли всяких специалистов и в необходимости беспощадного разрыва с такими «специалистами», которые пытаются заменить собою массу и понижают тем ее собственное доверие к самой себе. В этой концепции источник непримиримой враждебности Раковского к бюрократизму в рабочем движении и, следовательно, к сталинизму, который есть квинтэссенция бюрократизма.

В качестве Председателя Совета Народных Комиссаров Украины и члена Политбюро Украинской партии Раковский входил во все вопросы украинской жизни, сосредоточивая руководство в своих руках. В дневниках ленинского секретариата постоянные записи о телеграфных и телефонных сношениях Ленина с Раковским по самым разнообразным вопросам: о военных делах, о разработке материалов переписи, о программе украинского импорта, о национальной политике, о дипломатии, о вопросах Коминтерна.

Я встречался с Раковским во время объездов фронта.

По должности Раковский являлся народным комиссаром иностранных дел: полное объединение советской дипломатии было произведено только впоследствии. Мы не спешили с централизацией, так как неизвестно было, как сложатся международные отношения, и не выгоднее ли Украине пока еще не связывать формально своей судьбы с судьбой Великороссии. Эта осторожность была необходима также и по отношению к еще свежему украинскому национализму, который на опыте должен был еще прийти к необходимости федерации с Великороссией.

В качестве украинского народного комиссара по иностранным делам Раковский не скупился на ноты-протесты, которые он посылал французскому министерству иностранных дел, мирной конференции правительств Франции, Великобритании и Италии и всем, всем, всем. В этих обширных агитационных документах обстоятельно выясняется, как военные силы Антанты ведут на Украине войну без объявления войны, несут жандармские функции, преследуя коммунистов, помогают белогвардейским бандам и, наконец, пиратствуют, захватывая на месте украинские суда (март, июль, сентябрь, октябрь 1919 года).

Совершаемые белыми под покровительством французского командования подвиги в зоне военных действий союзных войск Раковский характеризует как «ужасы, напоминающие самую мрачную эпоху завоевания Алжира и гуннские приемы Балканской войны».

В радио от 25 сентября 1919 года, посланном в Париж, Лондон и всем, всем, всем… Раковский очень подробно, с перечислением мест, лиц и обстоятельств рисует картину еврейских погромов, учиненных русскими и украинскими белогвардейцами, союзниками и агентами Антанты. Борьба Раковского с погромным антисемитизмом контрреволюции дала повод зачислить его в евреи: белая пресса иначе о нем не писала, как об «еврее Раковском».

Гораздо важнее была, однако, та закулисная дипломатическая инициатива, которую проявлял Раковский, нередко подталкивая Москву. Когда опубликованы будут архивные документы, они расскажут на этот счет немало интересного. Но главное внимание Раковского в первые годы было посвящено военному вопросу и продовольственному.

Разумеется, в этот первый период полной государственной независимости Украины необходимая связь обеспечивалась по линии партии. В качестве члена ЦК Раковский выполнял, разумеется, постановления ЦК. Нужно, однако, иметь в виду, что в те первые годы не было еще и речи об опеке партии над всей работой Советов, точнее, о замене Советов партией. К этому надо прибавить еще, что отсутствие опыта означало отсутствие рутины. Советы жили полнокровной жизнью, импровизация играла большую роль.

Раковский был подлинным вдохновителем и руководителем Советской Украины в те годы. Это была нелегкая задача.

Украина, прошедшая за два года через десяток режимов, по-разному пересекавшихся с быстро росшим национальным движением, стала осиным гнездом для советской политики. «Ведь это новая страна, другая страна, – говорил Ленин, – а наши русотяпы этого не видят». Но Раковский со своим опытом балканских национальных движений, со своим вниманием к фактам и живым людям, быстро овладел украинской обстановкой, провел дифференциацию в национальных группировках, привлек наиболее решительное и активное крыло на сторону большевизма. «Эта победа стоит пары хороших сражений», – говорил Ленин на IX съезде партии в марте 1920 г. «Русотяпам», пытавшимся брюзжать против уступчивости Раковского, Ленин указывал, что «благодаря правильной политике ЦК, великолепно проведенной т. Раковским» на Украине, «вместо восстания, которое было неизбежно», достигнуто расширение и упрочение политической базы.

Политика Раковского в деревне отличалась той же дальновидностью и гибкостью . При большей слабости пролетариата социальные противоречия внутри крестьянства были на Украине гораздо глубже, чем в Великороссии. Для советской власти это означало двойные трудности. Раковский сумел политически отделить крестьянскую бедноту и объединить ее в «комитеты незаможных селян», превратив ее в важнейшую опору советской власти в деревне. В 1924-1925 годах, когда Москва взяла твердый курс на зажиточные верхи деревни, Раковский отстоял для Украины комитеты деревенской бедноты.

Лучше или хуже, Раковский объясняется на всех европейских языках, причисляя к Европе и Балканы с Турцией. «Европеец и настоящий европеец», – не раз со вкусом говорил Ленин, мысленно противопоставляя Раковского широко распространенному типу большевика-провинциала, наиболее выдающимся и законченным представителем которого является Сталин. В то время, как Раковский, подлинный гражданин цивилизованного мира, в каждой стране чувствует себя дома, Сталин не раз ставил себе в особую заслугу то, что никогда не был в эмиграции . Ближайшими и наиболее надежными сподвижниками Сталина являются лица, не жившие в Европе, не знающие иностранных языков и, по существу дела, очень мало интересующиеся всем тем, что происходит за границами государства. Всегда, даже и в старые времена дружной работы, отношение Сталина к Раковскому окрашивалось завистливой враждебностью провинциала к настоящему европейцу.

Лингвистическое хозяйство Раковского имело все же экстенсивный характер. Он знал слишком много языков, чтобы знать их безукоризненно По-русски он говорил и писал свободно, но с большими погрешностями против синтаксиса. Французским он владел лучше, по крайней мере, с формальной стороны. Он редактировал румынскую газету, был любимым оратором румынских рабочих, говорил по-румынски с женой, но все же не владел языком в совершенстве Он слишком рано расстался с Болгарией и слишком редко возвращался в нее впоследствии, чтобы материнский язык мог стать языком его мысли. Слабее всего он говорил по-немецки и по-итальянски. В английском языке он сделал большие успехи, уже работая на дипломатическом поприще.

На русских собраниях он не раз просил аудиторию снисходительно помнить о том, что болгарский язык имеет всего четыре падежа. При этом он ссылался на императрицу Екатерину, которая тоже была не в ладах с падежами. В партии ходило немало шуток, связанных с болгаризмами Раковского. Мануильский, нынешний руководитель Коминтерна, и Богуславский с большим успехом подражали произношению Раковского и тем доставляли ему немалое удовольствие.

Когда Раковский приезжал из Харькова в Москву, разговорным языком за столом у нас в Кремле был из-за жены Раковского, румынки, французский язык, которым Раковский владел лучше нас всех. Он легко и незаметно подбрасывал нужное слово, кому его не хватало, и весело и мягко подражал тому, кто путался в сюбжонктивах, синтаксисе. Обеды с участием Раковского были истинными праздниками, даже и в совсем непраздничных условиях.

В то время как мы с женой жили очень замкнуто, Раковский, наоборот, встречал множество народу, всеми интересовался, всех выслушивал, все запоминал. О самых отъявленных и злостных противниках он говорил с улыбкой, с шуткой, с ноткой человечности. Несгибаемость революционера счастливо сочеталась в нем с неутомимым нравственным оптимизмом.

Наши обеды, обычно очень простые, несколько усложнялись с приездом Раковского. После удачливого воскресенья я щеголял дичью или рыбой. Несколько раз я уводил с собой на охоту Раковского. Он ездил по дружбе и из любви к природе; сама по себе охота не захватывала его. Он ничего не убивал, но хорошо уставал и оживленно беседовал с крестьянами-охотниками и рыболовами. Иногда мы ловили сетями рыбу, «ботая», т. е. пугая воду длинными шестами с жестяными конусами на концах. За этой работой мы провели однажды целую ночь, варили уху, засыпали на короткое время у костра, снова «ботали» и вернулись утром с большой корзиной карасей, усталые и отдохнувшие, искусанные комарами и довольные.

Иногда Раковский за обедом в качестве бывшего врача излагал диетические соображения, чаще всего в виде критики моего будто бы слишком строгого диетического режима. Я защищался, ссылаясь на авторитеты врачей, прежде всего Федора Александровича Гетье, пользовавшегося нашим общим признанием. «J"ai mes regies a moi» ,– отвечал Раковский и тут же импровизировал их. В следующий раз кто-нибудь, чаще всего один из наших сыновей, уличал его в том, что он нарушает свои собственные правила. «Нельзя быть рабом собственных правил, – парировал он, – надо уметь применять их». И Раковский торжественно ссылался на диалектику.

Работу большевиков не раз сравнивали с работой Петра Первого, дубиною гнавшего Россию в ворота цивилизации. Наличие сходных черт объясняется тем, что в обоих случаях орудием движения вперед являлась государственная власть, не останавливающаяся перед крайними мерами принуждения. Но дистанция в два столетия и небывалая глубина большевистского переворота отодвигают черты сходства далеко назад перед чертами различия. Совсем уж поверхностны и прямо-таки фальшивы личные психологические сопоставления Ленина с Петром. Первый русский император стоял перед европейской культурой с задранной вверх головой и разинутым ртом. Испуганный варвар боролся против варварства. Ленин же не только интеллектуально стоял на вышке мировой культуры, но и психологически впитал ее в себя, подчинив ее целям, к которым только еще движется все человечество. Несомненно, однако, что рядом с Лениным в переднем ряду большевизма стояли самые различные психологические типы, в том числе и склада деятелей Петровской эпохи, т. е. варвары, восставшие против варварства. Ибо Октябрьская революция, звено в цепи мирового развития, разрешала в то же время крайне отсталые задачи в развитии народов России, без малейшего намерения сказать что-либо уничижительное, с единственной целью, не с политической, а с объективно-исторической.

Можно сказать, что Сталин полнее всего выражал «петровское», наиболее примитивное, течение в большевизме. Когда Ленин говорил о Раковском как о «настоящем европейце», он выдвигал ту сторону Раковского, которой слишком не хватало многим другим большевикам.

«Настоящий европеец» не означало, однако, культуртрегера, великодушно нагибающегося к варварам: этого в Раковском не было никогда и следа. Нет ничего отвратительнее колонизаторского квакерски-филантропического высокомерия и ханжества, которое выступает не только под религиозной или франкмасонской, но и под социалистической личностью. Раковский органически поднялся из первобытности балканского захолустья до мирового кругозора. Кроме того, марксист до мозга костей, он брал всю нынешнюю культуру в ее связях, переходах, сплетениях и противоречиях. Он не мог противопоставлять мир «цивилизации» миру «варварства». Он слишком хорошо разъяснял пласты варварства на высотах нынешней официальной цивилизации, чтоб противопоставлять культуру и варварство друг другу, как две замкнутые сферы. Наконец, человек, внутренне претворивший последние достижения мысли, он психологически был и оставался совершенно чужд того высокомерия, которое свойственно цивилизованным варварам по отношению к безымянным и обделенным строителям культуры. И в то же время он не растворялся до конца ни в окружающей среде, ни в собственной работе, он оставался самим собою, не пробудившимся варваром, а «настоящим европейцем». Если массы в нем чувствовали своего, то полуобразованные и полукультурные вожди бюрократического склада относились к нему с завистливой полувраждебностью, как к интеллектуальному «аристократу». Такова психологическая подоплека борьбы против Раковского и особой к нему ненависти Сталина.

Летом 1923 года Каменев, тогда Председатель Совнаркома, вместе с Дзержинским и Сталиным в свободный вечерний час на даче у Сталина, на балконе деревенского дома, за стаканом чаю или вина, беседовали на сентиментально-философские темы, вообще говоря, мало обычные у большевиков. Каждый говорил о своих вкусах и пристрастиях. «Самое лучшее в жизни, – сказал Сталин, – отомстить врагу: хорошо подготовить план, нацелиться, нанести удар и… пойти спать». Каменев и Дзержинский невольно переглянулись, услышав эту исповедь. От проверки ее на опыте Дзержинского спасла смерть. Каменев сейчас в ссылке, если не ошибаюсь в тех самых местах, где он был накануне Февральской революции вместе со Сталиным . Но наиболее жгучий и отравленный характер носит, несомненно, ненависть Сталина к Раковскому. Врачи считают, что сердцу Раковского необходим отдых в теплом климате? Пусть же Раковский, позволяющий себе столь убедительно критиковать Сталина, занимается медицинской практикой за полярным кругом. Это решение носит личную печать Сталина. Тут сомнения быть не может. Теперь мы, во всяком случае, знаем, что Раковский не умер. Но мы знаем также, что ссылка в Якутскую область означает для него смертный приговор. И Сталин знает это не хуже нас.

На политическом небосклоне Плутарх предпочитал парные звезды. Он соединял своих героев по сходству или по противоположности. Это давало ему возможность лучше отметить индивидуальные черты. Плутарх советской революции вряд ли нашел бы две другие фигуры, которые контрастностью своих черт лучше освещали бы друг друга, чем Сталин и Раковский. Правда, оба они южане; один – с разноплеменного Кавказа, другой – с разноплеменных Балкан. Оба – революционеры. Оба, хотя и в разное время, стали большевиками. Но эти сходные внешние рамки жизни только ярче подчеркивают противоположность двух человеческих образов.

В 1921 году при посещении Советской Республики французский социалист Моризе, ныне сенатор, встретил Раковского в Москве как старого знакомого. «Рако, как мы все его называли, его старые товарищи… знает всех социалистов Франции». Раковский забросал собеседника вопросами о старых знакомых и обо всех углах Франции. Рассказывая о своем посещении, Моризе, упоминая о Раковском, прибавлял: «Его верный лейтенант (адъютант) Мануильский». Верности Мануильского хватило, во всяком случае, на целых два года, что является немалым сроком, если принять во внимание натуру лица.

Мануильский всегда состоял при ком-нибудь адъютантом, но оставался верным только своей потребности при ком-нибудь состоять. Когда руководимый «тройкой» (Сталин – Зиновьев – Каменев) заговор против старого руководства потребовал открытой политической борьбы против Раковского, который пользовался на Украине особенно большой популярностью и безраздельным уважением, трудно было найти кого-нибудь, кто взял бы на себя инициативу осторожных инсинуаций, чтобы постепенно поднять их до сгущенной клеветы. Выбор «тройки», которая знала людской инвентарь, остановился на «верном лейтенанте» Раковского, Мануильском. Ему было поставлено на выбор: либо пасть жертвой своей верности, либо путем измены приобрести свой пай в заговоре. В ответе Мануильского сомнений быть не могло. Признанный мастер политического анекдота, он сам красочно рассказывал впоследствии своим друзьям об ультиматуме, который заставил его стать в 1923 году лейтенантом Зиновьева, чтоб к концу 1925 года превратиться в лейтенанта Сталина. Так Мануильский поднялся на высоту, о которой в годы Ленина он не мог даже мечтать и во сне: сейчас он официальный вождь Коминтерна.

Часть верхов украинской бюрократии уже была к этому времени втянута в заговор Сталина. Но для упрощения и облегчения дальнейшей борьбы оказалось наиболее удобным оторвать Раковского от украинской и вообще советской почвы, превратив его в посла. Благоприятным поводом являлась советско-французская конференция. Раковский был назначен послом во Франции и председателем русской делегации.

В октябре 1927 года Раковский был по категорическому требованию французского правительства отстранен от должности посла и отозван, можно сказать, почти выслан из Парижа в Москву. А через три месяца он оказался уже выслан из Москвы в Астрахань. Обе высылки, как это ни парадоксально, связаны были с подписью Раковского под оппозиционным документом. Парижское правительство придралось к тому, что в заявлении оппозиции заключались «недружелюбные» ноты по адресу враждебных Советскому Союзу иностранных армий. На самом деле правое крыло палаты вообще не хотело связей с большевиками. А Раковский лично беспокоил Тардье-Бриана своей слишком крупной фигурой: они предпочитали бы на rue Grenelle менее внушительного и менее авторитетного советского посла. Будучи достаточно в курсе взаимоотношений между сталинцами и оппозицией, они, видимо, надеялись, что Москва им поможет отделаться от Раковского. Но сталинская группа не могла себя компрометировать такой предупредительностью по отношению к французской реакции; к тому же она не хотела иметь Раковского ни в Москве, ни в Харькове. Она оказалась, таким образом, вынужденной в самый неудобный для себя момент взять Раковского публично под защиту от французского правительства и французской прессы.

В интервью 16 сентября Литвинов ссылался и с полным основанием на симпатии Раковского к французской культуре и на то, что де Монзи, глава французской делегации на советско-французской конференции, публично засвидетельствовал лояльность Раковского. «Если конференции удалось разрешить, – говорил Литвинов, – сложнейший вопрос переговоров, а именно о компенсации по государственным долгам… то она в первую очередь обязана этим лично тов. Раковскому».

5 октября Чичерин, тогда еще народный комиссар по иностранным делам, заявил представителям французской печати в опровержение ложных слухов: «Я никогда не выражал никакого неудовольствия по адресу посла Раковского; наоборот, у меня имеются все основания чрезвычайно высоко ценить его работу…»

Слова эти звучали тем более выразительно, что сталинская печать по данному сверху сигналу уже начала в это время представлять оппозиционеров как вредителей и подрывателей советского режима.

Наконец, 12 октября, на этот раз уже в официальной ноте французскому послу Жану Эрбетту, Чичерин писал:

«И я и г. Литвинов писали, что отозвание г. Раковского, усилиям и энергии которого франко-советская конференция в значительной мере обязана достигнутыми результатами, не может не нанести морального ущерба самой конференции».

Тем не менее, уступая категорическому требованию Бриана, который сам себе отрезал путь отступления и должен был ограждать свою репутацию в составе правого правительства, Советы оказались вынужденными отозвать Раковского.

Прибыв в Москву, Раковский сразу попал под удары уже не французской, а советской прессы, которая подготовляла общественное мнение к предстоящим арестам и ссылкам оппозиционеров; и мало заботясь о том, что писалось вчера, изображала Раковского как врага советской власти.

В августе нынешнего года Раковскому исполняется 60 лет. В течение свыше пяти лет Раковский провел в ссылке в Барнауле, в Алтайских горах, вместе со своей женой, неразлучной спутницей. Суровая алтайская зима с морозами, доходящими до 45-50 градусов, была невыносима для южанина, уроженца Балканского полуострова, особенно для его усталого сердца. Друзья Раковского – а к нему и честные противники относились всегда дружески – хлопотали о его переводе на юг, в более мягкий климат. Несмотря на ряд тяжелых сердечных припадков ссыльного, которые и становились источником слухов о его смерти, московские власти в переводе отказывали наотрез. Когда мы говорим о московских властях, то это значит Сталин, ибо, если мимо него могут пройти и проходят нередко очень большие вопросы хозяйства и политики, то там, где дело касается личной расправы, мести противнику, решение всегда зависит лично от Сталина.

Раковский оставался в Барнауле, боролся с зимой, дожидался лета и снова встречал зиму. Слухи о смерти Раковского возникали уже несколько раз как плод напряженной тревоги тысяч и сотен тысяч за судьбу близкого и любимого человека.

Он следил неутомимо по доходившим до него газетам и книгам за советским хозяйством и за мировой жизнью, писал большую работу о Сен-Симоне и вел обширную переписку, все меньшая часть которой доходила по назначению.

Раковский изо дня в день следит по советской печати обо всех процессах в стране, читает между строк, досказывает недосказанное, обнажает экономические корни затруднений, предупреждает от надвигающихся опасностей. В ряде замечательных работ, где широкое обобщение опирается на богатый фактический материал, Раковский из Астрахани, затем из Барнаула властно вмешивается в планы и мероприятия Москвы. Он решительно предупреждает против преувеличенных темпов индустриализации.

В середине 1930 года, в месяцы чрезвычайного бюрократического головокружения от плохо продуманных успехов, Раковский предупреждал, что форсированная индустриализация неизбежно ведет к кризису. Невозможность дальнейшего повышения производительности труда, неизбежность срыва плана капитальных работ, острый недостаток сельскохозяйственного сырья, наконец, ухудшение продовольственного положения приводят дальнозоркого исследователя к выводу: «Кризис промышленности уже неотвратим; фактически промышленность уже вступила в него».

Еще ранее, в официальном заявлении от 4 октября 1929 года, Раковский решительно предостерегал против «сплошной коллективизации», не подготовленной ни экономически, ни культурно, и, в особенности, «против чрезвычайных административных мер в деревне», которые неизбежно повлекут за собою тяжелые политические последствия. Через год ненавистный и неутомимый советник констатирует: «Политика сплошной коллективизации и ликвидации кулака подорвала производительные силы сельского хозяйства и завершила подготовленный всей предыдущей политикой острый конфликт с деревней». Вошедшее у Сталина в традицию сваливание вины за хозяйственные неудачи на «исполнителей» Раковский разоблачает как признание собственной несостоятельности: «Ответственность за качество аппарата ложится на руководство».

Особенно пристально старый политик следит за процессами в партии и в рабочем классе. Еще в августе 1928 года он из Астрахани, первого места своей ссылки, дает глубокий и страстный анализ процессов перерождения в правящей партии. В центр внимания он ставит отслоение бюрократии как особого привилегированного слоя.

«Социальное положение коммуниста, который имеет в своем распоряжении автомобиль, хорошую квартиру, регулярный отпуск и получает партмаксимум, отличается от положения коммуниста, работающего в угольных шахтах, где он получает от 50 до 60 рублей в месяц».

Функциональные различия превращаются в социальные, социальные могут развиться в классовые.

«Партиец 1917 года вряд ли узнал бы себя в лице партийца 1928 года».

Раковский знает роль насилия в истории, но он знает и пределы этой роли. Через год с лишним Раковский обличает методы командования и принуждения. С помощью методов командования и принуждения, доведенных до бюрократической виртуозности, «верхушка сумела превратиться в несменяемую и неприкосновенную олигархию, подменившую собою класс и партию». Тяжелое обвинение, но каждое слово в нем взвешено. Раковский призывает партию подчинить себе бюрократию, лишить ее «божественного атрибута непогрешимости», подчинить ее своему суровому контролю.

В обращении в ЦК в апреле 1930 года Раковский характеризует созданный Сталиным режим как «владычество и междуусобную борьбу корпоративных интересов различных категорий бюрократии». Строить новое хозяйство можно только на инициативе и культуре масс. Чиновник, хотя бы и коммунистический, не может заменить народа. «Мы так же не верим в так называемую просвещенную бюрократию, как наши буржуазные предшественники, революционеры конца XVIII столетия, – в так называемый просвещенный абсолютизм».

Работы Раковского, как и вся вообще оппозиционная литература, не выходили из рукописной стадии. Они переписывались, пересылались из одной ссыльной колонии в другую, ходили по рукам в политических центрах; до масс они почти не доходили. Первыми читателями рукописных статей и циркулярных писем Раковского являлись члены правящей сталинской группы. В официальной печати можно было до недавнего времени нередко найти отголоски ненапечатанных работ Раковского в виде тенденциозных, грубо искаженных цитат в сопровождении грубых личных выпадов. Сомнений быть не могло: критические удары Раковского попадают в цель.

Провозглашение плана первой пятилетки и переход на путь коллективизации представляли радикальное позаимствование из платформы левой оппозиции. Многие из ссыльных искренне верили в новую эру. Но сталинская фракция требовала от оппозиционеров публичного отречения от платформы, которая продолжала оставаться запрещенным документом. Такое двоедушие диктовалось бюрократической заботой о престиже. Многие из ссыльных скрепя сердце пошли навстречу бюрократии: этой дорогой ценою они хотели оплатить возможность работать в партии хотя бы над частичным осуществлением собственной платформы.

Раковский не менее других стремился вернуться в партию. Но он не мог этого сделать, отрекаясь от самого себя. В письмах Раковского, всегда мягких по тону, звучали металлические ноты. «Самый большой враг пролетарской диктатуры, – писал он в 1929 году в разгар капитулянтского поветрия, – бесчестное отношение к убеждениям. Уподобляясь католической церкви, вымогающей у ложа умирающих атеистов обращения на путь католицизма, партийное руководство вынуждает у оппозиционеров признание в мнимых ошибках и отказ от своих убеждений. Если тем самым оно теряет всякое право на уважение к себе, то и оппозиционер, который в течение ночи меняет свои убеждения, заслуживает лишь полного презрения».

Переход многих единомышленников в лагерь Сталина не поколебал старого борца ни на минуту. В ряде циркулярных писем он доказывал, что фальшь режима, могущество и бесконтрольность бюрократии, удушение партии, профессиональных союзов и Советов обесценят и даже превратят в свою противоположность все те экономические позаимствования, какие Сталин сделал из платформы оппозиции. «Больше того, этот отсев может внести оздоровление в ряды оппозиции. В ней останутся те, которые не видят в платформе своего рода ресторанной карточки, из которой каждый выбирает блюдо по своему вкусу». Именно в этот трудный период репрессий и капитуляций больной и изолированный Раковский показал, какая несокрушимая твердость характера таится за его мягкой благожелательностью к людям и деликатной уступчивостью. В письме в одну из ссыльных колоний он пишет в 1930 году: «Самое страшное – не ссылка и не изолятор, а капитуляция». Нетрудно понять, какое влияние оказывал на младших голос «старика» и какую ненависть он вызывал у правящей группы.

«Раковский много пишет. Все, что доходит, переписывается, пересылается, читается всеми, – сообщали мне молодые друзья из ссылки за границу. – В этом отношении Христиан Григорьевич проделывает большую работу. Его позиция ни в малейшей степени не расходится с Вашей; так же, как и Вы, делает упор на партрежим…»

Но доходило все меньше и меньше. Переписка между ссыльными оппозиционерами в первые годы ссылки была сравнительно свободной. Власти хотели быть в курсе обмена мнений между ними и надеялись в это же время на раскол среди ссыльных. Эти расчеты оказались не столь уж обоснованными.

Капитулянты и кандидаты в капитулянты ссылались на опасность раскола партии, на необходимость помочь партии и пр. Раковский отвечал, что лучшая помощь – это верность принципам. Раковский хорошо знал неоценимое значение этого правила для политики дальнего прицела. Ход событий принес ему своеобразное удовлетворение. Большинство капитулянтов продержалось в партии не больше трех-четырех лет; несмотря на предельную уступчивость, все они пришли в столкновение с политикой и партийным режимом, и все снова стали подвергаться вторичному исключению из партии и ссылке. Достаточно назвать такие имена, как Зиновьев, Каменев, Преображенский, И. Н. Смирнов, с ними многие сотни менее известных.

Положение ссыльных тягостное всегда, колебалось в ту или другую сторону в зависимости от политической конъюнктуры. Положение Раковского ухудшалось непрерывно.

Осенью 1932 года советское правительство перешло от системы нормированных заготовок хлеба, т. е. фактически от реквизиции хлеба по твердым ценам, к системе продовольственного налога, оставляющего крестьянину право свободно распоряжаться всеми запасами, за вычетом налога.

И эта мера, как и многие другие, представляла собою осуществление меры, которую Раковский рекомендовал за год с лишним до того, решительно требуя «перехода к системе продналога в отношении середняка с тем, чтобы дать ему возможность в некоторой степени распоряжаться своей остальной продукцией или, по крайней мере, видимость такой возможности, срезая накапливающийся жирок».

Когда по всей мировой печати прошла весть о смерти X. Г. Раковского в сибирской ссылке, официальная советская печать молчала. Друзья Раковского – они вместе с тем и мои друзья, ибо мы связаны с Раковским 30 годами тесной личной политической дружбы, – пытались сперва проверить весть через советские органы за границей. Видные французские политические деятели, успевшие оценить Раковского, когда он был советским послом во Франции, обращались за справками в посольстве. Но и оттуда не давали ответа. За последние годы весть о смерти Раковского вспыхивала не в первый раз. Но до сих пор каждый раз она оказывалась ложной. Но почему не опровергает ее советское телеграфное агентство? Этот факт усиливал тревогу. Если б Раковский действительно умер, то скрывать этот факт не было бы смысла. Упорное молчание официальных советских органов наводило на мысль, что Сталину приходится что-то скрывать. Единомышленники Раковского в разных странах забили тревогу. Появились статьи, воззвания, афиши с запросом: «Где Раковский?» В конце концов завеса над тайной была приподнята. По явно инспирированному сообщению Рейтера из Москвы Раковский «занимается медицинской практикой в Якутской области». Если эта справка верна – доказательств у нас нет, – то она свидетельствует не только о том, что Раковский жив, но и о том, что из далекого холодного Барнаула он сослан еще дальше в область Полярного круга.

Упоминание о медицинской практике привлечено для введения в заблуждение людей, мало знакомых с политикой и с географией. Правда, Раковский действительно врач по образованию. Но если не считать нескольких месяцев сейчас же вслед за получением медицинского диплома во Франции и военной службы, которую он свыше четверти века тому назад отбывал в Румынии в качестве военного врача, Раковский никогда не занимался медициной. Вряд ли он почувствовал к ней влечение на 60-м году жизни. Но упоминание о Якутской области делает невероятное сообщение вероятным. Речь идет, очевидно, о новой ссылке Раковского: из Центральной Азии на далекий север. Подтверждения этого мы не имеем пока еще ниоткуда. Но, с другой стороны, такого сообщения нельзя выдумать.

В официальной советской печати Раковский числится контрреволюционером. В этом звании Раковский не одинок.

Все без исключения ближайшие соратники Ленина состоят под преследованием. Из семи членов Политбюро, которые при Ленине руководили судьбами революции и страны, три исключены из партии и сосланы или высланы , три удалены из Политбюро и избавились от ссылки только рядом последовательных капитуляций. Мы слышали выше отзыв Чичерина и Литвинова о Раковском в качестве дипломата. И сегодня Раковский готов предоставить свои силы в распоряжение Советского государства. Он разошелся не с Октябрьской революцией, не с Советской Республикой, а со сталинской бюрократией. Но расхождение совпало не случайно с таким периодом, когда вышедшая из массового движения бюрократия подчинила себе массы и установила на новых основах старый принцип: государство – это я.

Смертельная ненависть к Раковскому вызывается тем, что ответственность перед историческими задачами революции он ставит выше круговой поруки бюрократии. Ее теоретики-журналисты говорят только о рабочих и крестьянах. Грандиозный чиновничий аппарат совершенно не существует в официальном поле зрения. Кто произносит самое имя бюрократии всуе, тот становится ее врагом. Так, Раковский из Харькова был переброшен подальше, в Париж, чтобы по возвращении в Москву быть высланным в Астрахань, а оттуда – в Барнаул. Правящая группа рассчитывала, что тяжелые материальные условия, гнет изоляции сломят старого борца и заставят его, если не смириться, то умолкнуть. Но этот расчет, как и многие другие, оказался ошибочным. Никогда, может быть, Раковский не жил более напряженной, плодотворной жизнью, как в годы своей ссылки. Бюрократия стала все теснее сжимать кольцо вокруг барнаульского изгнанника. Раковский, в конце концов, замолчал, т. е. голос его перестал доходить до внешнего мира. Но в этих условиях самое молчание его было могущественнее красноречия. Что оставалось делать с бойцом, который к 60-му году сохранил пламенную энергию, с какой он юношей вышел на жизненную дорогу. Сталин не решился ни расстрелять его, ни даже заключить в тюрьму. Но с изобретательностью, которая в этой области никогда не изменяла ему, он нашел выход: Якутская область нуждается во врачах. Правда, сердце Раковского нуждается в теплом климате. Но именно поэтому Сталин и выбрал Якутскую область.

Это случилось все в том же изуверском 1937 году. Избитый до полусмерти и садистски изувеченный человек попросил у следо-вателя карандаш и неожиданно твердым голосом сказал:

— Вы требовали признаний? Сейчас они будут. Я напишу...

— Давно бы так, — усмехнулся следователь. — Но помни-те: «Я ни в чем не виноват» у нас не проходит. Так что пишите правду.

— Да-да, я напишу правду.

Поразительно, но эта коряво нацарапанная записка сохранилась, она подшита в дело и, не боюсь этого слова, буквально вопиет.

«До сих пор я просил лишь о помиловании, но не писал о самом деле. Теперь я напишу заявление с требованием о пересмотре моего дела, с описанием всех “тайн мадридского двора”. Пусть хоть люди, через чьи руки проходят всякие заявления, знают, как “стряпают” дурные дела и процессы из-за личной политической мести. Пусть я скоро умру, пусть я труп... Когда-нибудь и трупы заговорят».

Это «когда-нибудь» пришло. И пусть автор этих строк Хри-стиан Раковский заговорить не сможет, о нем расскажут много-численные документы, воспоминания друзей и, самое главное, его дела.

Быть борцом, заступником и революционером Крыстьо (это его настоящее, болгарское имя) Раковского обрек, если так можно выразиться, факт рождения. Один его родственник, Георгий Мамарчев, до конца своих дней боролся с турками, другой, Георгий Раковский, на той же почве стал национальным героем. Дело зашло так далеко, что еще подростком Христиан официально от-казался от своей фамилии Станчев и стал Раковским.

Такая фамилия ко многому обязывала—и Христиан начинает действовать. В 14-летнем возрасте он учиняет бунт в гимназии, за что его тут же выгоняют на улицу. Христиан перебирается в Габрово и принимается мутить воду среди местных гимназистов, объявив себя последовательным социалистом. На этот раз его вы-швырнули не только из гимназии, но и из страны, лишив права продолжать образование в Болгарии.

Пришлось молодому социалисту перебраться в Женеву и держать экзамен на медицинский факультет университета. Но даже став студентом, Христиан все время проводил не столько в лабораториях и анатомичках, сколько в подпольных редакциях и малоприметных кафе, где собирался весь цвет мятежной европей-ской эмиграции. Именно там Христиан познакомился с Георгием Плехановым, Верой Засулич, Карлом Каутским, Жаном Жоресом и даже с Фридрихом Энгельсом. Тогда же он начал сотрудничать в «Искре», причем с самого первого номера.

В Россию Раковский впервые приехал в 1897 году. Тогда ему было 24 года, и в Москву он отправился не столько на междуна-родный съезд врачей, сколько... жениться. Его избранницей стала Елизавета Рябова, дочь артиста императорских театров. Их брак был счастливым, но недолгим: через пять лет Елизавета во время родов скончалась.

Потом был 1905-й — год первой русской революции. Воору-женные выступления прокатились по всей стране, и все их жестоко подавили — все, кроме одного. Как писали в те годы газеты: «Не-побежденной территорией революции был и остается броненосец “Потемкин”». Как вы, наверное, помните, все началось с борща, приготовленного из червивого мяса, потом—расправа над наиболее ненавистными офицерами, заход в Одессу, похороны погибшего руководителя восстания, прорыв через прибывшую из Севастополя эскадру и вынужденная швартовка в румынской Констанце.

Если бы румынские власти выдали матросов царским вла-стям, всех их непременно бы расстреляли. Так бы, наверное, и было, если бы не Раковский. Он организовывал митинги в защиту матросов, публикуя зажигательные статьи, поднял на ноги всю прогрессивную Европу, выводил на улицы тысячи демонстран-тов — и румынские власти сдались: они разрешили сойти на берег 700 матросам, а броненосец вернули России. Несколько позже Раковский написал книгу о событиях, связанных с «Потемкиным»: именно она легла в основу сценария всемирно известного фильма Эйзенштейна.

На эти же годы приходится событие, сыгравшее в его судьбе роковую роль: Раковский познакомился и близко сошелся с Троц-ким. Они стали такими закадычными друзьями, что посвящали друг другу книги. На титульном листе одной из них Троцкий, в частности, написал: «Христиану Георгиевичу Раковскому, борцу, человеку, другу, посвящаю эту книгу». А в разгар Первой мировой войны, после одной из встреч в Швейцарии, Троцкий посвятил старому другу целую статью.

«Раковский — одна из наиболее “интернациональных” фигур в европейском движении. Болгарин по происхождению, но румынский подданный, французский врач по образованию, но русский интеллигент по связям, симпатиям и литературной работе, Раковский владеет всеми балканскими языками и тремя европейскими, активно участвует во внутренней жизни четырех социалистических партий — болгарской, русской, французской и румынской», — писал он в газете «Бернская стража».

Несколько позже, в 1922-м, когда Троцкий был на пике всев-ластия и популярности, в одном из выступлений он сказал:

— Исторической судьбе было угодно, чтобы Раковский, болгарин по происхождению, француз и русский по общему по-литическому воспитанию, румынский гражданин по паспорту, оказался главой правительства в Советской Украине.

Да-да, не удивляйтесь, в 1917-м Раковский окончательно перебрался в Россию, стал большевиком, комиссаром отряда знаменитого матроса Железнякова, того самого Железнякова, который практически разогнал Учредительное собрание, а затем сражался против деникинцев и был смертельно ранен при выходе из окружения.

А дипломатом Раковский чуть было не стал еще в конце 1918- го. Дело в том, что как раз в это время в Германии произошла так называемая Ноябрьская революция и был объявлен съезд Сове-тов Германии. Ленин тут же решил направить на съезд делегацию, в состав которой вошел и Раковский. Так случилось, что делегацию перехватили верные кайзеру офицеры, и ленинских посланцев чуть было не расстреляли. Когда с германской революцией было покончено, Раковского назначили полпредом в Вену. Австрийские власти агреман дали, но немцы отказались пропустить его через свою территорию — и до Вены он не добрался. *

Так как Гражданская война была в самом разгаре, Раковского в качестве члена Реввоенсовета бросают то на Южный, то на Юго-Западный фронт, где он рука об руку воюет с Михаилом Фрунзе и будущим маршалом Советского Союза Александром Егоровым. А председателем Совнаркома Украины Раковский стал в январе 1919- го и оставался на этом посту до 1923-го. Но еще в 1922-м его включили в состав делегации, отправлявшейся на Генуэзскую конференцию. Вскоре после ее завершения Раковского назначают заместителем наркома иностранных дел и тут же в качестве пол-преда отправляют в Лондон.

Отношения с Англией тогда были прескверные. Одной из главных проблем, которая мешала установлению взаимовыгод-ных отношений, были долги царской России. Поначалу советское правительство отказывалось признать эти долги: рабочий класс, мол, у английских буржуев никаких денег не брал, а что касается национализированной собственности, то все эти фабрики и заво-ды построены руками русских рабочих и по праву принадлежат народу, а не британским держателям акций. Тогда Лондон дал понять, что ни о каком признании СССР де-юре не может быть и речи. Советский Союз превратится в страну-изгоя, с которой никто не станет ни торговать, ни под держивать дипломатические отношения.

В этот-то момент и появился в Лондоне Христиан Раков-ский. Вот как описывали его первый «выход в свет» тогдашние газеты:

«Войдя в зал, Раковский приковал к себе взгляды всего обще-ства. Он был действительно обаятельным человеком, вызывая симпатию своими манерами и благородной осанкой. Его сразу же окружили писатели, журналисты, люди науки, искусства, политические деятели, дипломаты. С каждым он говорил на со-ответствующем языке — английском, французском, немецком или румынском. Отвечал на вопросы с легкостью, когда — ди-пломатично, когда — сдержанно, когда — с некоторой иронией. Собравшиеся ожидали увидеть неотесанного большевика, а Раковский всех поразил эрудицией, изяществом, благородством, образованностью и высокой культурой».

За первым «выходом в свет» последовал второй, третий, потом — задушевные беседы с политиками, банкирами и пред-принимателями. В итоге проблему долгов уладили, а Советский Союз признали де-юре. Это была победа, большая победа моло-дой советской дипломатии! «Известия» тут же отметили заслуги Раковского. Да что там «Известия», английский историк Карр и тот не удержался, назвав Раковского «лучшим дипломатом 1920- х годов».

Когда стало ясно, что взаимоотношения с Англией пошли на лад, дошел черед и до Франции. Всем было ясно, что никто, кроме Раковского, решить проблему взаимоотношений с Францией не сможет, и в октябре 1925-го его перебрасывают в Париж. Два года провел он во Франции, за это время его близкими друзьями стали Марсель Кашен, Луи Арагон, Анри Барбюс, Эльза Триоле, Жорж Садуль, Эрнест Хемингуэй и многие другие всемирно известные деятели культуры. Что касается политиков, то общий язык Раков-ский нашел и с ними: во всяком случае, все проблемы взаимоот-ношений между Москвой и Парижем были урегулированы.

В 1927-м Христиан Георгиевич возвращается в Москву и тут же ввязывается в дискуссию, связанную с критикой сталинских методов руководства страной и партией. Он выступает на митин-гах, собраниях и даже на XV съезде партии, утверждая, что «только режим внутрипартийной демократии может обеспечить выработку правильной линии партии и укрепить ее связь с рабочим классом». Ему тут же приклеили ярлык «внутрипартийного оппозиционера», из партии исключили и сослали в Астрахань.

Пять лет молчания, пять лет вынужденного безделья и, на-конец, в 1934-м Раковский решил покаяться: он отправляет в ЦК письмо, в котором заявляет, что «признает генеральную линию партии и готов отдать все силы для защиты Советского Союза». Как ни странно, письмо опубликовали в «Известиях» — и вскоре Раковского восстановили в партии и даже назначили председате-лем Всесоюзного Красного Креста, можно сказать, что по специ-альности: по образованию-то он врач. Некоторое время он был невыездным, но через пару лет во главе официальной делегации Христиан Георгиевич побывал в Японии.

К делам дипломатическим Раковского не подпускали, поэтому он пребывал в полнейшем недоумении. «Где наркомздрав — и где Япония? Почему туда еду я, а не нарком?» — думал он.

Прояснилось это довольно быстро, в том самом Доме союзов, где проходил судебный процесс над правотроцкистским блоком, активным участником которого, кроме Бухарина, Рыкова и многих других, был Христиан Раковский. Тогда его объявили английским шпионом—это потому, что был полпредом в Лондоне, и японским шпионом — потому что ездил туда с делегацией. Так и хочется спросить: не специально или его посылали в Японию, чтобы затем пришить обвинение в шпионаже?

Об обвинениях в троцкизме и говорить не приходится: похвально-восторженные статьи Троцкого о «друге, человеке и борце» были у всех на слуху.

Восемь месяцев шло следствие, восемь месяцев Раковский не признавал себя виновным, а потом попросил карандаш и на-царапал ту самую записку, в которой требовал пересмотра своего дела и обещал рассказать, как «стряпают» дурные дела... Судя по всему, после этого он попал в руки заплечных дел мастеров: на суде его было не узнать. Но вот что больше всего поразило: в последнем слове Раковский признал себя виновным буквально во всем. И закончил свою речь весьма загадочно.

— Считаю долгом, — сказал он, — помочь своим признанием борьбе против фашизма.

При чем тут фашизм? Как его признание может помочь этой борьбе?

Чем может повредить Гитлеру его покаянное заявление о том, что является англо-японским шпионом и стремился к свержению существующего в СССР строя? Понять это невозможно... Един-ственное более или менее разумное объяснение—обещание более мягкого приговора. Так оно, впрочем, и случилось. Раковскому дали не «вышку», а 20 лет лишения свободы, бросив в печально известный Орловский централ.

Уже в первые месяцы Отечественной войны встал вопрос, что делать с заключенными, находившимися в Орловском централе: немцы все ближе и, чего доброго, могут их освободить. Берия предложил радикальное решение, а Сталин его поддержал: уго-ловников перевезти в уральские и сибирские лагеря — несколько позже они станут прекрасным материалом для штрафбатов, а по-литических — расстрелять.

Чтобы соблюсти формальность, 8 сентября дела политиче-ских заочно, списком, были пересмотрены, всех их приговорили к расстрелу и 3 октября приговор привели в исполнение. Одним из первых пулю палача получил Христиан Георгиевич Раков-ский —тот самый Раковский, который был автором первых побед советской дипломатии и в европейских столицах считался лучшим дипломатом 1920-х годов.

Борис Сопельняк

Из книги «Секретные архивы НКВД—КГБ»